Нигора Двуреченская, археолог, Москва (Институт археологии РАН)
В 1991 г. на юге Узбекистана в горах Байсуна академиком Академии наук Республики Узбекистан Э. В. Ртвеладзе была открыта крепость Узундара. В 2013 г. члены Бактрийского отряда Среднеазиатской археологической экспедиции Института археологии совместно с коллегами из Института искусствознания АН РУз начали исследования этого памятника. Мощная каменная крепость, контролировавшая стратегически важный участок согдийско-бактрийской границы, оказалась настоящим кладезем для исследования восточного эллинизма (рис. 1). Из трех заложенных на памятнике стационарных раскопов были получены археологические комплексы раннеэллинистического и греко-бактрийского времени, которые отличались обилием керамического материала и индивидуальных находок, в первую очередь характеризующих военно-стратегический характер поселения. В керамике – это обилие походной тары типа фляг самого различного размера и формы, в военном снаряжении – это многочисленные наконечники стрел, пластины от панцирей, ядра для пращи. Богатством отличается собранный нумизматический материал. Помимо этого, целая серия находок ярко иллюстрирует художественную культуру эллинистической Бактрии, где среди разнообразных изделий выделяется серия архитектурных украшений. К ним, в частности, относятся фрагменты керамического панно с рельефным изображением сердцевидной фигуры с пучком над ним, вероятно, геральдического характера, а также отдельные керамические детали фигурных архитектурных украшений типа буквы ? (ламбда). Остановимся подробнее на некоторых образцах керамики, украшенной пластическим и расписным декором. Это, в первую очередь, – налепы и фигурные навершия с изображением антропоморфных и мифологических персонажей, а также растительных элементов.
В культурном слое за пределами крепости, у так называаемой цитадели, был обнаружен фрагмент терракотового ритона с протомой грифона (рис. 2).Его, скорее всего, можно датировать временем правления царя Греко-Бактрии Евтидема I (ок. 235 – 200 гг. до н.э.), в соответствии с датировкой основных материалов, полученных на прилегающих участках крепости. Наличие полости внутри указывает на то, что данное изделие – именно ритон – то есть специальный сосуд, использовавшийся в древности для культовых возлияний. Сохранилась его небольшая часть: шея и передняя правая лапа. Грудная клетка – довольно мощная. Длинная, сужающаяся кверху шея украшена характерной короткой гривой, оформленной небольшими зубцами. Однако в разрезе груди изображен ряд рельефных складок как у хищников кошачьего семейства, а выдвинутая вперед лапа с анатомически верно проработанными когтями, живо напоминающая лапу льва, не оставляет сомнений в том, что перед нами – мифологическое полиморфное существо типа грифона.
На территории Бактрии и сопредельных с ней государств – Согда и Маргианы – на период эллинизма находки керамических ритонов подобного типа не известны. Но в материалах храмово-культовых центров Хорезма они представлены довольно широко. Наиболее яркий пример таковых – образцы из городищ Кой-Крылган-кала(1, с. 111, рис. 47) и Калалы-гыр-2 (2, с.132, рис.3/21; с.165, рис.5/1 фото 20, 22). Как правило, датировка этих ритонов ограничена(IV – II вв. до н.э).
В отличие от узундаринского, хорезмийские ритоны не имеют выступающих частей, а лапы или копыта зооморфных или мифологических персонажей изображаются подогнутыми и нанесены на тулове ритона гравировкой. При комплексном рассмотрении различных видов терракотовой пластики Хорезма была установлена связь их с изобразительным искусством Ахеменидского Ирана и практически полным отсутствием влияния греческого изобразительного искусства (3, с. 126-127,170).
Ритоны с изображением животных с выдвинутыми вперед передними конечностями известны по материалам японского музея Михо. В частности, изготовленные из драгоценных металлов ритоны с протомой скачущей лошади или охотящегося на петуха каракала (пустынная рысь) относятся авторами к бактрийским изделиям, которые датируются VI – IV вв. до н.э. (4,.с. 108-110, рис. 115-117). Эти изделия, безусловно, имеют черты греческого стиля.
К классическим произведениям эллинистического Востока относится комплекс ритонов, вырезанных из слоновой кости, из соседней Парфии. Они были обнаружены на городище Старая Ниса и датируются II в. до н.э. Ритоны украшены орнаментальными фризами с многофигурными композициями, иллюстрирующими сцены из драм Еврипида. Все ритоны завершаются различными протомами, в том числе и в виде мифологических существ, у которых вытянутые передние конечности (5, с. 55-66, илл. 27-30).В частности, на ритоне с протомой крылатого и рогатого грифона с львиными лапами, последние по манере исполнения близки узундаринскому экземпляру, несмотря на существенную разницу материала, из которого они изготовлены.
Для всех регионов древней Средней Азии в изготовлении терракотовых статуэток не характерна полнообъемная техника оттиска в двусторонней матрице с полостью внутри. После длительного периода аниконизма (запрет на сакральные изображения), с момента возрождения этого вида изделий в период эллинизма статуэтки изготавливаются, как правило, путем оттиска в односторонней матрице с последующей обработкой тыльной стороны заглаживанием. Совершенно не характерен для рассматриваемого периода также и размер изделия. Сохранившийся фрагмент шеи и груди полиморфного существа на рассматриваемом изделии имеет высоту 11 см и ширину с выдвинутой вперед лапой — до 9 см, что дает реконструируемому – размер более чем 20 см в длину. Крупные терракотовые статуэтки на территории древней Бактрии появляются как редкие исключения. Фрагменты таковых в первую очередь известны в материалах греческого города на северо-востоке Афганистана – Ай-Ханум. Все это – свидетельство того, что узундаринская находка – ритон. Относительная дешевизна и хрупкость материала позволяют предположить, что ритон с протомой грифона был изготовлен на территории Бактрии. В любом случае перед нами – неординарное изделие эллинистического времени, проливающее свет на быт и мировоззрение греко-бактрийского военного гарнизона, дислоцировавшегося в пограничной высокогорной крепости Узундара.
Второй предмет, который мы публикуем впервые, – барельефное изображение протомы богини (рис.3). Налеп размером 3,5х5,2 см украшал керамический сосуд, по всей видимости, – кувшин, и размещался под ручкой. Он был обнаружен в ходе раскопок на цитадели крепости Узундара, в культурном слое восточной башни и датируется археологическим комплексом с монетами царя Евтидема I последней третью III в. до н.э. Изображение женской фигуры с чуть склоненной вперед головой снизу оконтурено тремя ветками растения, напоминающего листья аканта. Несмотря на сглаженность рельефа, хорошо прослеживаются мягкие очертания плечей и слегка разведенных в сторону рук, а также грудь в виде выступающих широко расставленных округлостей. Склоненное лицо классического греческого типа обрамляет тяжелая и объемная прическа из вьющихся длинных волос, спускающихся за плечи. Налеп, как и весь сосуд, был покрыт ярким оранжевым ангобом. Нет сомнений, что перед нами – образ одной из греческих богинь. Наиболее часто женские протомы на сосудах интерпретируют как изображения богини плодородия Деметры или ее дочери Персефоны.
Еще один налеп с изображением головы богини в высоком головном уборе был обнаружен вблизи главного здания Скального комплекса цитадели Узундара в верхнем слое, датируемом монетой Диодота (рис. 4). Налеп был также размещен под ручкой небольшого кувшина с диаметром тулова около 20 см. Размеры горельефного налепа, выполненного оттиском в матрице, – 2,2х3,6 мм, глубина рельефа – 0,6-0,7 см. Лицо богини обрамлено кудрявыми волосами с прямым пробором, убранными под высокий головной убор типа калафа. У персонажа – типические греческие черты: прямой нос, высокий открытый лоб, небольшой рот и мягкие округлые очертания подбородка.
Изображения с антропоморфными персонажами характерны и для эллинистической посуды. На территории Бактрии – ближайшая прямая аналогия – в материалах городища Ай-Ханум. К сожалению, найдена она случайно и археологического контекста не имеет (6, p. 64. Pl.XVII, 11). Налепы в виде женских голов и протом нередко встречаются на керамике с этого памятника. Как правило, они размещены либо на дне сосудов открытых форм, либо украшают ручки амфор в качестве, чаще всего, – верхнего прилепа (6, p. 64-65, Pl.20, 1-3.6,7;Pl.XVII, 7-11). Отметим, что малое число находок посуды с пластическим декором типа налепов (не путать с фигурными сосудами) на территории Бактрии связано не только с малым числом исследованных памятников эллинистического времени, но и в целом характерно для основных эллинистических центров керамического производства.
Помимо антропоморфных образов на посуде эллинистической Бактрии встречаются и растительные элементы. Так, на крепости Кампыртепа в материалах сооружения 36 раннеэллинистического времени был обнаружен фрагмент стенки черно- ангобированного сосуда с рельефным налепом в виде виноградного листка под нижним прилепом ручки (рис. 5). Листок выполнен в реалистической манере. В искусстве Бактрии изображение виноградного листа встречается на дне серебряной чаши из музея Михо, датируемой IV в. до н.э. (4, с. 104, рис. 111). О значении винограда в Бактрии известно еще по свидетельству историка походов Александра Македонского – Квинта Курция Руфа: «Природа Бактрии разнообразна: там виноградная лоза приносит крупные и сладкие плоды». Рассматриваемый нами налеп происходит с пола землянки, где было найдено множество фрагментов кратеров (сосудов для смешения вина с водой). В связи с этим становится понятным не случайный выбор изображения виноградного листа для украшения сосуда, который, по всей видимости, соответствовал содержимому.
Говоря об образцах пластического декоративно-прикладного искусства, нельзя обойти вниманием также фрагменты «мегарских» (Название «мегарские» чаши условное, закрепившееся в археологической литературе. Но г. Мегары не являлся «законодателем» этого вида полусферических чаш, выполненных при помощи матриц, формирующих рельефный орнамент с внешней стороны. Такие чаши производились в целом ряде городов, в том числе в Коринфе и в Афинах) чаш с рельефными растительными орнаментами. Они были обнаружены на разных участках цитадели крепости Узундара (рис. 6) и представлены в основном типы чаш с изображением, восходящим к мотиву охоты в листьях аканфа. На фрагментах узундарьинских чаш мы видим уже стилизованное изображение листьев аканфа и расположенных между ними побегов растений с причудливыми завитками. Наиболее близкие аналогии мы находим в материалах Афинской агоры, которые датируются второй половиной или поздним III в. до н.э. (7, p.351, fig.34, 35). Фрагменты «мегарских» чаш также известны в подъемных материалах крепости Кампыртепа и городища Ай-Ханум (8, fig.114 (1-8). В III-II вв. до н.э. эти изделия широко распространяются на всей территории греческой Ойкумены – от Афин и Коринфа до самого восточного края эллинистического мира – города Ай-Ханум.
До недавнего времени на территории Бактрии были известны лишь пластически решенные изобразительные детали на керамической посуде и совершенно не известны росписи. По результатам пристального изучения керамических материалов с бактрийских крепостей Кампыртепа и Узундара на протяжении последних лет можно с уверенностью утверждать, что росписи ангобами были распространены в эллинистический период, и, вероятно, даже более, чем пластические изображения. Отсутствие их связано исключительно с особенностями работы археологов с массовым керамическим материалом, а также с повышенной хрупкостью всех ангобных покрытий, а тем более – росписей ангобами, которые без закрепления могут распадаться на открытом воздухе.
Уникальность памятника, а также важное значение его разнообразного и крайне многочисленного керамического материала побудили исследователей вести тотальную обработку и отмывку всех фрагментов сосудов, включая их отдельно взятые стенки. Это принесло свои плоды. В 2015 г. была обнаружена стеночка размером 9х5 см от небольшого сосуда, диаметр тулова которого был около 18 см. На лицевой стороне этого фрагмента был орнаментальный фриз с изображением вьющегося плюща с загнутыми сердцевидными листочками и кисточками винограда. Рисунок выполнен белой краской по темному фону (рис. 7). Декоративные фризы с изображением вьющегося плюща появляются на территории материковой Греции в VI в. до н.э. и получают наиболее широкое распространение в производстве расписной керамики в V в. до н.э. на большой части Ойкумены, постепенно сходя на нет в эллинистический период. Посуда, украшенная плющом, получила название керамики типа «westslop» – по месту нахождения на западном склоне акрополя Афин. Наиболее близкой аналогией нашему фрагменту является орнамент на сосуде из некрополя Пилоса III в. до н.э.(8, p. 9, 211, Abb.44). Мотив плюща использовали на самых разных по назначению сосудах – от канфаров до лекифов. Он трансформировался на протяжении нескольких веков. Любовь эллинов к этому растению отражается в эпитафии на смерть Софокла. Она была начертана на мавзолее, выстроенном в честь поэта спартанским полководцем Лисандром, захватившим Афины в 404 г. до н.э.:
Мирно вздымайся, о плющ, на славной гробнице Софокла,
В строгом молчанье ее свежей листвою покрой.
Пусть распустятся рядом с тобой благовонные розы,
Пусть обовьет мавзолей с кистью тяжелой лоза.
Ими да будет почтен наукой и мудростью сильный
Сладкозвучный поэт, баловень муз и харит.
В полевом сезоне 2016 г. на крепости Узундара были обнаружены два фрагмента одного сосуда с еще одним образцом ангобной росписи (рис. 8). Орнаментальный фриз геометрического характера размещался на переходе от шейки кувшина к тулову, включая изгиб плечиков. В основе композиции – треугольники в окантовке двух рядов перлов. Светло-коричневый цвет кувшина был взят за основу. Светлым, почти белым, ангобом нанесена роспись в виде двух рядов плотно расположенных перлов. В поле между ними – ряд сомкнутых углами белых треугольников с вершинами, обращенными вниз. В основании треугольников – неширокая сплошная полоса также белого ангоба, сливающаяся с рисунком треугольников. Вторая такой же ширины полоска белого ангоба завершает фриз снизу. Благодаря умелому сочетанию простых компонентов и рядности создается оптическая иллюзия двухцветности орнаментального фриза. Это – свидетельство высокого мастерства и сложившегося стиля керамической школы. Несмотря на то, что прямых аналогий данному фризу нам пока найти не удалось, но сомнений о его греческих корнях, где лейтмотивами орнаментальных фризов с эпохи ранней классики были ряды перлов, у нас нет. Они придавали сосудам особую нарядность, опоясывая их, словно низками жемчуга, одновременно подчеркивая легкость и воздушность.
Ранее на крепости Кампыртепа, в восточном секторе «нижнего города», в слое греко-бактрийского времени, содержавшем монету греко-бактрийского царя Евтидема I, была обнаружена нижняя половина сосуда с росписью темным ангобом. Орнаментом охватывалась большая часть тулова сосуда, по всей видимости, столового кувшина (рис.8). От дискового дна диаметром 8 см шел ряд сомкнутых равнобедренных треугольников, обращенных вершинами вниз, ко дну. Темно-коричневый ангоб покрывал сплошным массивом широкую полосу выше треугольников и завершался, опять же, треугольными зубцами значительно меньшего размера, обращенными вершинами вверх. Выше, через небольшой интервал, такая же полоса орнамента с треугольниками, обращенными вершинами вниз, покрывала верхнюю часть сосуда, которая, к сожалению, сохранилась лишь частично. В орнаменте кампыртепинского сосуда используется тот же элемент треугольника, а также двухцветность композиции с элементами, обыгрывающими симметрию и отражение, но в целом он, тем не менее, представляется значительно более грубым и простым произведением декоративно-прикладного искусства. Мотивы с фризами из треугольников в разных сочетаниях очень распространены в керамике кочевников, в частности саков, а также в материалах Хорезма IV-III вв. до н.э., – культуре, плотно взаимодействовавшей с кочевой средой (1, с. 314, табл. 1; 2, с. 106, рис. 3/7,3,4; с. 114, рис. 3/11,6,7). В хорезмийской посуде росписи обычно украшают крупную тарную посуду, тогда как кампыртепинский кувшин являлся столовой формой. С. Б. Болелов видит влияние культуры Северо-Западного Ирана, где находятся прямые аналогии орнаментам с закрашенными треугольниками (2, с. 143, 147). Упомянутые выше образцы ярко демонстрируют использование ангобных росписей на керамике Бактрии уже начиная с эпохи раннего эллинизма.
Подводя итог этому небольшому экскурсу в мир раннеантичной керамики Бактрии, хочется отметить, что малые, зачастую фрагментарные, образцы декоративно-прикладного искусства, выполненные из простого и доступного материала, в массе своей дают порой больше представления о бытовой и религиозной жизни, об уровне культурных запросов широких народных масс, а в нашем случае – воинов гарнизона горной крепости, чем предназначенные для элиты драгоценные произведения искусства.
Литература
- Кой-Крылган-кала – памятник культуры древнего Хорезма IV в. до н.э. – IV в. н.э. М., 1967.
- Калалы-гыр 2. Культовый центр в Древнем Хорезме. М., 2004.
- Двуреченская Н.Д. Терракотовая пластика древнейших государств Средней Азии IV в. до н.э. – IV в. н.э. (археологический аспект). СПб, 2016.
- Treasures of ancient Bactria. 2002.Miho Museum.Shigaraki.
- Пугаченкова Г.А.. Искусство Туркменистана. М., 1967.
- Gullaume O., Rougelle A.,1987. Les Petits obyets// MDAFA.Т. XXXI; Fouilles d Ai Khanoum. T. VII. Paris.
- Tompson H.&D., 1987. Hellenistic pottery and terracottas. Princeton, New Jersey.
- Lekuyot G.L`Habitat//MDAFA.Т. XXXIV; Fouilles d Ai Khanoum. T. IX. Paris.
- RotroffS.I., 1997. Hellenistic pottery. Athenian and imported Wheelmade table ware and related material// Athenian Agora. Vol. XXIX. Princeton, New Jersey.
- Alexanrapoulou A., 2002. Gnathia und Westbangkeramik. Scriptorium.